Современная метафора и сочинение, стремящееся выразить дух настоящего, делают ставку на постепенное преодоление неверности Божественному, на искупление измены человеческому, свободе человека. Это то, перед чем как раз остановились греки, именно то, что мы призваны тотчас же изложить, причём более убедительным образом. В «Заметках об Антигоне» Гёльдерлин как раз и разворачивает данную мысль[107]. Вот почему от греческого слова веет духом смерти; ведь греки вместо того, чтобы скользить по поверхности, разделяющей Бога и человека, стремятся преодолеть эту грань, тем самым утрачивая свою связь с Зевсом и с вопросом о существовании настоящего времени. Они не перестают вопрошать об ином бытии, о настоящем, находящемся за пределами времени и всего земного, где Зевс выступает как Отец сущего. Они это делают ровным счётом для того, чтобы убеж ать от пустоты, которая не существует вне бытия.
Напротив, мы сегодня всё более и более пригибаемся к земле, проявляя чрезвычайную преданность земному, времени и существованию, которые покоряются чисто природному ходу вещей. Бытие и время, проявляя дух гостеприимства к человеку, решительным образом сталкиваясь с самыми крайними границами природы, силятся избежать смерти. Но это бегство всё более и более становится неуместным.
Наша жизнь есть жизнь бесконечно истерзанная; при этом характер самой раны выступает утвердительным признаком, если не симптомом конца. Именно с этой целью поэтическое сочинение должно быть направлено на постижение самого «носителя» пустоты, той свободы, которая достигается посредством метафоры пустоты. Сочинение призвано к тому, чтобы одновременно выразить время, пределы настоящего и сам характер резких перемен, обусловленных изменой последнему. Всё это, взятое вместе, и составляет предпосылку существования и, одновременно, представления о нём.
Если современное сочинение призвано проявить преданность неверности как Божественному, так и человеческому, то это необходимо осуществить в той мере, где не существует никакого средства возврата к иной преданности, которая выступает в виде возвращения и ожидания. Человек настоящего – не какой-то предатель, авантюрист или, кто его знает, грабитель в подлинном и метафорическом смысле этого слова. Он – не тот, кто устремляется к предельной границе резких перемен в самом образе жизни через возрастание интереса к «экзотике». Он исходит из становления самого интереса, поскольку в этом заключено его единственное убеждение, его единственное волéние, его единственно возможная преданность пустоте.
Таков основной долг разума и поэзии, решительным образом возвышающихся над всеми убеждениями и иллюзиями. Таким образом, преданность неверности выступает требованием, присущим современности. Речь идёт о предельном и парадоксальном требовании, в котором выражается вся сущность настоящего. Тот факт, что сущность проявляется именно так, составляет предпосылку самой преданности, которая не может не остаться вознаграждённой. Дух преданности, означающий некое бытие, реализуется через свободу и верность пустоте существования. А это всё связано с вопросом о бытии, поэтому не существует никакой иной преданности, никакого иного вознаграждения, как только через становление самой свободы человека.
Сам символ Божественной любви предстаёт без судорог ума, так что сама земля оказывается усыпанной фиалками, этими «глазами без печали», как выразился бы Петрарка. Наша родная земля пребывает между прелестью воспоминаний, подлунной красоты которых мы не знали, и трауром по солнечному небу, чей чистый цвет – ключ красоты земной. Мы и находимся сегодня между абсолютным слиянием Божественного и человеческого и той «звенящей» пустотой, которая раскинулась между красным маревом их соединения и цветом «чарующей синевы», в которую так влюблены все великие поэты.
В далёком прошлом праздновали свадьбы и люди, и боги. Но сама свадьба есть то, что для одних слишком быстро проходит; другие же постоянно возвращаются к ней дольше всего. Свадьба излучает некий «свет» дружелюбия, который оказывается намного светлее, чем сам луч небесный, давая жизнь словам, которые наша душа не может позабыть. Но после этого постепенно приближается ночь, перед ликом которой не становятся горше наши страдания, так что от самой ночи веет духом услады.
Судьба Запада связана с местом и временем, где садится солнце. Для нас же время бракосочетания есть более высокое, в поэтическом и философском отношении, время. Едва ли речь идёт о том воспоминании, преданность которому мы всё ещё сегодня продолжаем сохранять. Но сегодняшние свадьбы больше напоминают не «росток надежд», а похожи лишь на движущиеся карточки. Мысль людей направлена на то, что движется, на экипаж, который мы влачить устали.