Лиризм Гёльдерлина с течением времени сильно изменился, дабы дать место «трагическому» и «мимесическому» выражению событий. Именно в этом своём пункте философское сочинение оказывается обречённым на «перемещение» в состояние, находящееся между лирическим и трагическим; и как раз именно здесь весь смысл современного сочинения должен, наконец, отдалиться от непреходящего нравственного образа, неумолимо существующего до скончания самого смысла, знаменуя собой бесконечное продвижение или метафору самого символа пустоты.
Философский смысл возникает в тот момент, когда сам Гёльдерлин обращается к теме времени. Мы дадим обещание следовать логике. Последняя метафорическим образом напоминает нам о трёх перспективах развёртывания мысли Гёльдерлина. Памятуя о них, она приглашает нас отважиться и на гораздо большее – пересечь те «просторы», которые всё ещё отделают нас от иной метафоры, метафоры, одновременно свободной от ограничения античностью и неудачных попыток философии преодолеть характер самого первого отдаления от настоящего.
Эти три перспективы, наконец, сходятся в метафоре «орла», орла Зевса, который подаёт нам знак и до некоторой степени организует наш философский путь.
Три времени структурируют самое начало поэмы: отход от всех богов, завершающий этап отхода и время утрат, плывя по которому мы должны, наконец, достичь конца, а именно стадии ритуальной жертвы. Наконец, в центре этапа завершения смысла мы испытываем давление самого конца, который остаётся непредвиденным и полностью, на наш взгляд, неопределённым.
Эти три времени, подчиняющиеся логике скорби, более весомы, чем вся логика диалектической смерти, и они вновь как бы «всплывают» у Гёльдерлина. И это при всём том, что сам Гёльдерлин добавляет два основных измерения к своему исследованию: языковое выражение «артикулированного» события (его протекания и свершения) и выражение необходимости идеи «посредничества».
Именно на данном горизонте вступает в силу метафора «орла». Идея «посредничества» рождается из широкого размаха его крыльев и зоркого взгляда. Перед тем, как явиться «метафорой Ницше», данная метафора выступает «метафорой Гёльдерлина»: она указует на необходимость собственно поэтического посредничества, которое характеризует меру отступления от Божественного и в то же время его явления людям.
Орёл, окидывая взглядом «ночь безумия», забывает о расстоянии меж собой и Богом. Он «летит над Индией», через Парнас, «над его снежными вершинами», кружит «над высокими холмами Италии». Орёл Зевса «не ищет больше милой его сердцу, утраченную собственность свою, / а устремляется к Отцу, как человек в избытке счастья к давным-давно исчезнувшим дням».
Орёл завершает «ночь безумия» и тем самым остаётся величайшим образом античной Греции. Там, на холмах Италии, он остаётся именно античным, источая дух античной Греции вплоть до последней его капли; он знаменует собою закат Рима и нудный характер повторения христианских будней. Именно в целях нашего спасения, преодоления прикованности к земным делам и жертвам орёл призван парить достаточно высоко. Он должен с огромной выси пронзать своим «взором» людскую ночь, дабы смочь отринуть свой взгляд от античности и таким именно образом обозначить мировоззренческую «трещину» между греками и нами.
Итак, орёл переносит на своих крыльях закат Божественного бытия от индусов к нам, не делая при этом ничего, оставаясь всегда «самим собой», а именно «душой» античности. И именно этот чистый перенос заката сидерических религий может спровоцировать давление настоящего, современности. Речь идёт о нас, о нашем мире, о нашем времени, лишённом всяческих ориентиров. Мысль Гёльдерлина повторяется ещё один раз, когда он пытается реализовать идею «посредничества», воплощенную в образе юной девы, «девы, печальной в одиночестве своём, самой молчаливой из божеств, которая не любит ничего, кроме волшебного успокоения в глубокой простоте».
Именно ей, которая помнит с самого детства все Божественные мгновения, орёл шлёт свой пристальный и загадочный взгляд. Её, скитающуюся из страны в страну, он тут же узнаёт благодаря своему взгляду, который он держит в своей тайне. Этот взгляд задумчив, орёл не хочет быть услышанным.
Образ орла – это метафора, которая знаменует отдаление человека от Божественного, взятого во всей своей полноте, и которая, отдаляясь от него до конца, раскрепощает «чистый символ», символ, который называется другим языком, отличаясь от других знаков: знака другого переноса слова и языка, иной метафоры, которую ещё только предстоит испытать, подвергнув испытанию всё сочинение Гёльдерлина.