Любовь, утверждает Гегель, — это «различие двух, которые, однако, друг для друга совершенно не различны».[246] Любить — это «быть тем, что вне меня«.[247] Человек — лишь постольку человек, поскольку в нем присутствует мир. Если этого мира нет, то он распадается. Другое, в силу того, что «оно именно таким образом находится вне меня, имеет свое самосознание только во мне, и оба суть только это сознание их внешнего по отношению друг к другу бытия и их тождества, и это созерцание, чувствование, знание единства есть любовь».[248] Таким образом, любовь, по Гегелю, есть не формальное тождество двух, субъекта и объекта, а диалектическое единство, предполагающее момент различия. Самосознание развивается только в том случае, если наталкивается на границу, испытывает, так сказать, толчок со стороны другого. В этом плане самосознание охватывает собой и субъект, и объект, которые развиваются не только в силу того, что как бы присутствуют друг в друге, но и в силу противопоставленности одного другому.
Однако достигнутый уровень теоретизации любви, откристаллизовавшийся в понятии самосознания, все же закрывает двери для непостижимого и таинственного, которому все же необходимо дать место, ибо в противном случае мы создадим себе преувеличенное мнение о любви, которая часто наделяет предмет обожания такой красотой и прелестью, которыми на самом деле он не обладает. Помимо всего этого, самосознание способно толкать нас и к преувеличенным суждениям о наших собственных достоинствах.
Итак, теория самосознания, на которой Гегель основывает свое понимание любви, является необходимым, но, по всей видимости, еще не достаточным условием существования подлинно человеческой любви. Философия самосознания опирается, как известно, на понятие «чистого» Я, которое стремится освободиться от примеси эмпирического, а, в конечном счете, и всего чувственного. Именно так поступил Фихте, разрабатывая свою философию нравственной любви, весьма далекую от чувственно-эмоциональной стороны человеческого счастья. В результате, то «беспримесное» наслаждение, которое он испытывал при созерцании нравственного Абсолюта, оказалось таким возвышенным и утонченным, что явило свое полное бесплодие в приложении к повседневной жизни.
В любви мы тем более, как говорит Мишель Монтень, «неспособны к беспримесному наслаждению».[249] «Среди доступных нам удовольствий и благ не существует ни одного, которое было бы свободно от примеси неприятного и стеснительного».[250] Удовольствия и тяготы — это вещи крайне различные по природе, но они «каким-то образом соединяются природными узами».[251] Кроме того, из самого «источника наслаждений исходит нечто горькое, что удручает даже находящегося среди цветов».[252] Nullum sine auctoramento malum est.*) Поэтому наше лучшее или истинное «Я» также окрашено оттенком несовершенного. Ipsa felicitas, se nisi temperat, premit.**) Абсолютно «чистая» любовь истощает человека, а абсолютно эмпирическая — развращает. Таким образом, ясно, что любовь нельзя исчерпать ни деятельностью «чистого» Я, ни эмпирическим чувством.
Любовь есть то, что постоянно ускользает от самосознания, но вместе с тем каждый раз придает новый импульс для его развития.
Решение сформулированных выше антиномий можно наметить только путем реконструкции не практических результатов и выводов, которые получила трансцендентальная философия, а тех теоретических принципов, которые ею были развиты в наукоучении и трансцендентальной логике. Подобно тому, как истинная философия природы содержится у Гегеля в его «науке логики»[253], также и философский анализ понятий любви и духа, данный Фихте, присутствует в его «Основах общего наукоучения».
* * *