К столетию писателя и мыслителя
Очень многое говорит о Зиновьеве его судьба. Говорит не меньше, а может быть, даже больше его многочисленных книг и статей. Лучшее произведение Зиновьева — это его жизнь. Об его идеях, книгах можно спорить, и будут спорить. Его прожитая жизнь, в которой не было ни одного тёмного пятна, —- бесспорна в своей нравственной и событийной определённости.
Зиновьев рождён революцией, он её сын. Без революции никакого философа, логика, публициста, литератора, художника Зиновьева скорее всего не было бы.
Но ведь русскую революцию нельзя свести к одному большевистскому режиму, по сути узурпировавшему её. Русская революция и большевизм — это не одно и то же.
Это во многом объясняет и судьбу Зиновьева. Его взрослая жизнь начинается с острого конфликта с режимом, что могло и должно было по статистической вероятности закончиться для него очень плохо.
В конце осени 1939 года молодой студент престижного МИФЛИ на комсомольском собрании выступает с критикой колхозного строя. Это был первый, но не последний, героический поступок в его жизни. То, что сталинская власть устроила в русской деревне что-то неладное, непотребное и разрушительное, знали, видели, конечно, многие. Но только Зиновьев в своём коллективе, на своём месте решился сказать об этом публично.
Замечательный русский писатель В.Белов, сделавший прекрасную советскую карьеру (в конце «перестройки» ставший и членом ЦК КПСС), расскажет об этом (в романе «Кануны») только в безопасное время, когда его карьере это уже никак не могло повредить. Замечательный рассказ Ф.Абрамова «Поездка в прошлое» о том, чем на самом деле была коллективизация, как и кем она проводилась, будет опубликован только посмертно в 1989 году. «Деревенщики» в общем предпочитали не спорить с властью, а делать карьеру. И делали её.
Но были в России люди, которые не боялись и могли назвать зло, глупость, бездарность, несправедливость их настоящим именем, рискуя при этом всем — свободой, карьерой, личным благополучием, а то и жизнью. Но какой же недостойной и жалкой, да и просто скучной и серой была бы наша жизнь, наша история без таких людей!
Страх и даже благоговение перед силой… Смирились и обожествили силу и забыли о правде. Зиновьев перед силой не смирился и о правде никогда не забывал. И имел мужество говорить правду даже тогда, когда это было смертельно опасно.
Это начало, может быть, главного сюжета его жизни, драматичного, увлекательного и смертельно опасного, — его борьба, взаимодействие и сосуществование с уже сложившейся в России тоталитарной системой.
В этом поступке определилось и то его место, с которого он не сходил уже никогда: один (но с истиной!) против всех, против всего мира, если этот мир неправ. Но это ведь и есть позиция настоящего философа, который может чем-то пожертвовать ради истины. А в пределе, как Сократ, он может пожертвовать и жизнью.
Этот поступок (публичное осуждение сталинских колхозов) сразу же выбрасывает его на обочину, делает маргиналом. Он исключен из комсомола, ему приходится оставить МИФЛИ. Его подвергают медицинскому освидетельствованию на предмет психического заболевания (что-то похожее уже было в истории русской мысли (судьба с Чаадаева) и будет, увы, продолжаться в СССР как карательная практика для инакомыслящих).
На него пишут доносы не только в Москве, но в родной костромской деревне Пахтино, из которой, чтобы избежать ареста, он возвращается обратно в Москву, в большом городе легче затеряться. Посмевший пойти против «генеральной линии» становится врагом не только власти, но и уже сформировавшегося особого советского «общества», которое он будет изучать как социолог и напишет об этом лучшие свои книги (на мой взгляд, это «Коммунизм как реальность»). Технологии использования агрессивно-послушного большинства (как давить людьём людей), будут активно задействованы уже в это время.
Разумеется, обращает внимание на молодого правдолюбца и НКВД. Правда, из-за его молодости его, видимо, пока не воспринимают всерьёз, а больше интересуются возможными вдохновителями его речей и мыслей.
Это парадоксально, но от большой беды, от гибели Зиновьева спасает ещё большая — война с немцами. 29 октября 1940 он является на призывной пункт (изменив одну букву в фамилии и заявив о потере паспорта) для прохождения военной службы. Из положения социального маргинала он снова возвращается в систему. Но возвращается несломленным, закалённым этими испытаниями, уверенным в своей правоте.
Судьба благоволила к Зиновьеву, он выжил. Войну закончил лётчиком-штурмовиком в Германии, был награжден боевым орденом.
Война была для России не только ужасным бедствием, но и очистительной бурей, национальным и духовным возрождением. На этой волне великой Победы начинается для Зиновьева новая жизнь, в которой, казалось бы, уже не должно было быть никаких столкновений с властью, с режимом. Увы, будущее опять опровергнет эту надежду.
Двадцатилетие 1946-1966 гг. — время огромных успехов Зиновьева. После окончания философского факультета МГУ защита кандидатской и докторской диссертаций. Выходят его книги по логике, которые вызывают интерес и на Западе, переводятся на английский и немецкий языки.
У него были все возможности сделать успешную карьеру советского учёного, стать академиком со всем полагающимся «пакетом» благ и привилегий… Сколько таких карьер делали люди, имена которых сейчас заслуженно забыты. Но снова, как в 1939 году, возникает развилка выбора…
Думать по-своему и говорить то, что думаешь, … или делать карьеру?
Жить не по лжи … или делать карьеру?
Быть гражданином своей страны, а не холуем своего начальства, … или делать карьеру?
Быть самим собой, жить в согласии со своей личной этикой, со своими принципами, ценностями … или делать карьеру?
Гремевший тогда на всю страну поэт с большой актёрской выразительностью провозглашал с эстрады: Я делаю себе карьеру Тем, что не делаю её!
Он, конечно, заблуждался, выдавал желаемое за действительное, если не подозревать еще что-то более худшее. Без властной поддержки, оставаясь в рамках системы, никакой карьеры сделать было невозможно. Зиновьев понимал это лучше поэта, которого он изобразил в своей книге «Зияющие высоты» в образе Распашонки.
Опять обозначилась эта роковая пропасть между русской революцией и большевистским режимом. Ведь не для торжества же лжи и лицемерия, не для холуйства и неприятия всякой неординарной мысли делалась русская революция?!
Драматизм ситуации был еще в том, что в 60-е годы в России впервые после погромов 20-30-х гг. стала возникать какая-то независимая интеллектуальная среда. Появились люди, которые не боялись (чего мог бояться Зиновьев, прошедший войну и видевший смерть в лицо?), могли и хотели думать по-своему. И хотели говорить что-то от себя, а не от начальства. Истина и правда, независимость мысли, творческая свобода значили для них больше, чем карьера с вожделенным для многих «пакетом».
Но власти оказались нужнее не эти таланты и правдолюбцы, а те, кто ради «пакета» был готов говорить и делать то, что велят. Разве Твардовский меньше любил свою страну, чем Брежнев и Андропов, когда пытался в «Новом мире» опубликовать «Раковый корпус» и в «Круге первом»? Или публикация и обсуждение «Зияющих высот» ослабило бы могущество СССР?
И вот в конце концов люди, жаждущие «пакетов» и только «пакетов», съели не только содержимое своих «пакетов», но и русскую революцию, и русскую мысль, и страну…
Съели страну, в которой было много хорошего (особенно в последнее её 35-летие от 1956 до 1991,без которого Зиновьев просто не смог бы реализоваться), в которой была воля к сохранению себя (референдум о судьбе Союза 1991 года), которую можно и нужно было реформировать, а не нагло, жестоко и преступно разрушать ради получения чьих-то новых, уже совсем каких-то сказочных «пакетов».
Зиновьев был представителем этой, своей, рожденной революцией страны, которая так и задумывалась революционным народом, представителем которого был и Зиновьев.
В конце 60-х годов вице-президент АН П.Федосеев предлагает ему написать «марксистско-ленинскую» статью для журнала «Коммунист» с перспективой очень заманчивого «пакета» — избрание членом-корреспондентом Академии наук. Если бы он это сделал, т.е. написал бы не по-зиновьевски, а по-федосеевски (или так, как нужно было Федосееву, т.е. той системе, которую он представлял), он уже не был бы Зиновьевым, а ему пришлось бы становиться тем, кем был Федосеев. Тоже, кстати, как и Зиновьев, выходец из русской деревни, но совсем с другим человеческим ресурсом, с другой поведенческой стратегией, с другими ценностями, но зато (или даже за то!) и блестящей, успешной карьерой: в 38 лет член-корреспондент АН, в 52—академик, член ЦК КПСС с 1961 года, Герой Социалистического Труда (1978), лауреат Ленинской премии (1983).
Но кто сейчас вспомнит этого человека — заурядного советского чиновника и карьериста на «философском фронте», которому, кроме «пакетов», ничего в жизни было не нужно.
Так происходил отрицательный отбор, формирование руководящих кадров, так сказать, «элиты». До чего эти люди довели СССР, мы знаем.
Но если глина становится камнем, что с ней делать гончару? Пример Зиновьева говорил всем: не будьте глиной, не позволяйте лепить из себя то, что вам не нравится! Для тоталитарного мира даже это было уже вызовом. Новое столкновение с системой было неизбежно. Зиновьев словно возвращался в свою юность конца 30-х годов.
Зиновьев стал невыездным, не выпускали даже в Польшу (видимо, учитывались аналитические записки КГБ о его высказываниях в неформальной обстановке). Последовали и другие оргвыводы. Осенью 1968 года его уволили с должности завкафедрой логики МГУ. Когда журнал «Вопросы философии» перестал печатать его работы, он вышел из состава редколлегии.
После публикации на Западе своей ярко-гротескной, хотя и небесспорной, порою излишне грубоватой сатиры- шедриниады «Зияющие высоты»(1976) судьба его была предрешена. Он был исключен из КПСС, лишен научных званий, уволен из Института философии. В начале 1977 года его лишили всех госнаград, включая боевые (!), и учёных степеней (!).
Система была не только лжива и лицемерна, но и жестока. Ударили по родственникам! Работу потеряли сын Валерий и дочь Тамара. Брат Василий, военный юрист в звании подполковника отказался осудить брата (это была семья благородных людей, хотя и крестьянского происхождения), за это был уволен из армии и выслан из Москвы.
Уже в эмиграции (1978) этот гордый, независимый и исполненный творческой силы человек (настоящий человек и писатель русской революции!) заявил корреспондентам, что не считает себя жертвой режима, но как раз режим является его жертвой.
Можно предположить, что власть приняла это высказывание как вызов. И на вызов последовал ответ. В конце ноября 1978 года в Мюнхене, в книжном магазине посредством респираторного распыления Зиновьев был отравлен биологическим ядом. Но убить его, как и Солженицына, несколько ранее подвергшегося такому же покушению, не удалось. Немецкие эксперты установили, что таким биологическим оружием могли тогда владеть только две страны: СССР и США. Читатель, я думаю, определит самостоятельно, спецслужбы какой страны хотели тогда устранить Зиновьева. Немецкие власти, чтобы не обострять политическую обстановку, попросили Зиновьева не делать по этому поводу никаких заявлений, поэтому эта история прошла тихо, незаметно. Об этом не говорит Википедия, но об этом можно прочитать в книге Павла Фокина о Зиновьеве в серии ЖЗЛ.
Но насколько же обмельчала, как выродилась советская империя, чтобы на слово, на идею отвечать ядом, покушением на убийство!
При этом Ю.В. Андропов, который наверняка знал то, что хотят сделать с Зиновьевым в Мюнхене (или даже сам планировал это?), уже в это время поддерживал М.С.Горбачева, который, став генсеком, подведёт СССР к гибели и распаду.
Настоящая «перестройка», а не «катастройка», как справедливо назвал её Зиновьев, могла бы произойти (произошла же она в Китае с переходом от политики Мао к политике Дэн Сяопина), если бы вместе с реабилитацией и возвращением в политику А.Сахарова М.Горбачёв сделал бы то же самое по отношению к Зиновьеву. Если бы он захотел услышать голос с другой, не либерально-западнической стороны. Захотел бы побеседовать с замечательным социологом, глубоким аналитиком советского общества, который довольно долго прожил и на Западе, видел и неплохо понимал его структуру и его современное состояние.
Но нет, лётчик поднял самолёт без внятного полётного плана, толком не зная, куда лететь и где приземлиться. В результате самолёт-СССР потерпел катастрофу. Но такого, очень нужного Западу «лётчика», конечно, спасли на надёжном парашюте. Бывшему военному лётчику Зиновьеву эта метафора, мне кажется, была бы понятной и близкой.
«Мы идём по целине»,— с неуместной гордостью заявлял этот нелепый и незадачливый политик.
Ну и куда же пришли?
Весьма знаменательно то, что такой человек, как Зиновьев, стал не нужен и враждебен системе, а такой человек, как Горбачёв, стал первым лицом страны и привёл её к катастрофе. И почему именно этот человек стал первым лицом страны? Это случайность или системная закономерность?
В августе 1984 года Зиновьев в Шотландии встречался и много беседовал с Чарльзом Дженсоном, представителем британской элиты, членом респектабельного «Reform Club», в который входили в своё время Гладстон, Черчилль, Тэтчер, писатели Теккерей, Конан Дойл, философы Хаек и Поппер; Дженсон был и редактором и переводчиком, хорошо владевшим русским языком, политического журнала «Soviet analist», в котором печатался и Зиновьев. От него Зиновьев услышал (еще в августе 1984!) о том, что скоро в Кремле у Запада будет «свой человек» (см. об этом в книге П.Фокина, с.520).
Это действительно многое объясняет…
Многое, конечно, но не всё. До сих загадочным остаётся профиль политического отца Горбачёва — Ю.В. Андропова. И особенно эта линия О.Куусинен-Ю.Андропов-М.Горбачёв…
«Человеческий фактор»… Этот «мем» стал гулять по стране после 1985 года.
У Китая был Дэн Сяопин, а у нас Горбачёв и Ельцин…
Как говорится, почувствуйте разницу!
В сущности Горбачёв был сделан из того же теста, что и «академик» П.Федосеев, только с добавлением бесконечной говорливости, задора и амбиций бывшего комсомольского вожака. И еще эта наивная, его детская вера в Запад…
Здесь, действительно, очень важен антропологический фактор, он важнее всякой политики, идеологии… Обезьяну можно посадить за рояль играть Бетховена. Но ведь музыки не будет, а будут разорванные ноты и разбитые клавиши. И, конечно, какофония звуков…
Парадокс и Горбачёва и Ельцина (политически это сиамские близнецы, как, например, Керенский и Ленин) в том, что эти политики, не знавшие ни дореволюционного опыта, ни опыта НЭПа, полностью сформированные советской системой, стали и её вольными или невольными могильщиками.
Но в их борьбе за лидерство была разрушена страна, которая заслуживала лучшей участи…
Как мог воспринимать Зиновьев управляемый хаос 90-х, то, что делали в это время с его страной, за которую он воевал (а воевал он именно за страну, а не за Сталина, которого ненавидел и в юности замышлял на него покушение), которой хотел только блага?
Зиновьев оказался не ко двору не только «перестройщикам» (или «катастройщикам»?) 80-х, но и номенклатурным «либерал-демократам» 90-х, еще более радикально продолжившим «катастройку» на другом этапе. Впрочем, не ко двору тогда оказались и другие крупные диссиденты — А.Солженицын, В.Максимов, А.Синявский. Не таких перемен они хотели для своей страны…
Настоящая мысль всегда заразительна, настоящий мыслитель всегда стимулирует мысли своих читателей, слушателей. Попробуем в духе Зиновьева осмыслить нашу нынешнюю современность.
Произошёл очень важный, возможно, судьбоносный социальный сдвиг. Бывшая партийно-советско-чекистская номенклатура консолидировалась и превратилась в феодальный класс. Это, кстати, прекрасная возможность для учёного — описать и исследовать это новое социальное явление. Вопрос в том, есть ли сейчас в России такие учёные, которые захотят этим заниматься? Ведь проще и выгоднее исполнять за хорошее вознаграждение заказы власти, которая совсем не заинтересована в своём адекватном описании и понимании. Проблематика судьбы Зиновьева и сейчас остаётся актуальной.
Произошло упрощение социальной структуры, разделение страны на две части: власть и население. Где власть (как в советское время) хочет стать всем (и весьма преуспело в этом направлении), а население превращается в аморфную, деструктурированную массу, лишенную политического представительства, во многом утратившая свое субэтническое и субкультурное богатство и сложность. Власть еще искусственно стимулирует этот процесс: простым легче управлять, чем сложным. Власти нужны не граждане, а обыватели.
Персоналистский режим одного человека и его друзей должен наконец стать российским государством, а население соответственно должно стать российским народом… Эти задачи взаимосвязнные… Но для этого нужна энергия, нужны люди, а не зиновьевские гомососы…
Есть ли это всё в современной России?
Евгений Конюшенко
Поддержите автора переводом на карту Сбера 2202 2061 1603 4260