Русская литература XX века в кратком изложении

Борис Андреевич Пильняк 1894 – 1941

Красное дерево — Повесть(1929)

В первой короткой главе две части разделены отточием, в них даны самые выразительные штрихи русского быта: описаны юродство и юродивые, но также русские мастеровые и ремесленники. «Нищие, провидоши, побироши, волочебники, лазари, странницы, убогие, пустосвяты, калики, пророки, дуры, дураки, юродивые — это однозначные имена кренделей быта святой Руси, нищие на святой Руси, калики перехожие, убогие Христа ради, юродивые ради Христа Руси святой — эти крендели украшали быт со дня возникновения Руси, от первых царей Иванов, быт русского тысячелетия. О блаженных макали свои перья все русские историки, этнографы и писатели». «И есть в Петербурге, в иных больших российских городах — иные чудаки. Родословная их имперская, а не царская. С Елизаветы возникло начатое Петром искусство — русской мебели. У этого крепостного искусства нет писаной истории, и имена мастеров уничтожены временем. Это искусство было делом одиночек, подвалов в городах, задних каморок в людской избе в усадьбах. Это искусство существовало в горькой водке и жестокости...»

Итак, на Руси есть чудаки и... чудаки. И тех и других можно увидеть в городе Угличе, называемом автором русским Брюгге или российской Камакурой. Двести верст от Москвы, а железная дорога в пятидесяти верстах. Именно здесь застряли развалины усадеб и красного дерева. Конечно, создан музей старинного быта, но наиболее красивые вещи хранятся в домах у бывших хозяев. В городе немало несчастных, вынужденных существовать продажей за бесценок русской старины. Этим пользуются наведывающиеся в глушь дельцы-оценщики из столицы, чувствующие себя благодетелями, спасителями народного творчества и мировой культуры. По наводке Скудрина Якова Карповича «с паршивой улыбочкой, раболепной и ехидной одновременно», ходят они по домам, навещая то старух, то одиноких матерей, то выживших из ума стариков, убеждая их отдать самое ценное из того, что у них есть. Как правило, это вещи старых мастеров, за которые они если не сейчас, так потом выручат большие деньги. И изразцы, и бисер, и фарфор, и красное дерево, и гобелены — все в ходу. С реестром, созданным услужливым Яковом Карповичем, молчаливо входят в дом некие братья Бездетовы. Глядя вокруг себя как бы слепыми глазами, они беззастенчиво начинают все мять и щупать — прицениваться. Из самой бедности и нищеты эти юроды выуживают для себя сладкие кусочки. Сугубые материалисты, они твердо знают, что почем сегодня при новом режиме и сколько они будут иметь.

Большой местный мыслитель Яков Карпович Скудрин вообще-то уверен, что очень скоро пролетариат должен исчезнуть: «Вся революция ни к чему, ошибка, кхэ, истории. В силу того, да, что еще два-три поколения, и пролетарьят исчезнет, в первую очередь, в Соединенных Штатах, в Англии, в Германии. Маркс написал свою теорию расцвета мышечного труда. Теперь машинный труд заменит мышцы. Вот какая моя мысль. Скоро около машин останутся одни инженеры, а пролетарьят исчезнет, пролетарьят превратится в одних инженеров. Вот, кхэ, какая моя мысль. А инженер не пролетарий, потому что чем человек культурней, тем меньше у него фанаберских потребностей, и ему удобно со всеми материально жить одинаково, уровнять материальные блага, чтобы освободить мысль, да, — вон, англичане, богатые и бедные, одинаково в пиджаках спят и в одинаковых домах живут, а у нас — бывало — сравните купца с мужиком — купец, как поп, выряжается и живет в хоромах. А я могу босиком ходить и от этого хуже не стану. Вы скажете, кхэ, да, эксплуатация останется? — да как останется? — мужика, которого можно эксплуатировать, потому — что он, как зверь, — его к машине не пустишь, он ее сломает, а она стоит миллионы. Машина дороже того стоит, чтобы при ней пятак с человека экономить, — человек должен машину знать, к машине знающий человек нужен — и вместо прежней сотни всего один. Человека такого будут холить. Пропадет пролетарьят!»

Если прогноз будущего пролетариата, данный устами несимпатичного, но весьма разумно мыслящего героя, дан как бы с надеждой на торжество мудрости, то прогноз будущего современной женщины мало оптимистичен. С развалом семьи, вызванным крушением социальных устоев, очень много будет одиноких матерей и просто одиноких женщин. Новое государство поддерживает и будет поддерживать матерей-одиночек.

Встретив свою сестру Клавдию, младший сын Скудрина, сбежавший из дома коммунист Аким, выслушивает такой ее монолог: «Мне двадцать четыре. Весной я решила, что пора стать женщиной, и стала ей». Брат возмущен: «Но у тебя есть любимый человек?» — «Нет, нету! Их было несколько. Мне было любопытно... Но я забеременела, и я решила не делать аборта». — «И ты не знаешь, кто муж?» — «Я не могу решить кто. Но мне это неважно. Я — мать. Я справлюсь, и государство мне поможет, а мораль... Я не знаю, что такое мораль, меня разучили это понимать. Или у меня есть своя мораль. Я отвечаю только за себя и собою. Почему отдаваться — не морально? Я делаю, что я хочу, и я ни перед кем не обязываюсь. Муж?.. Мне он не нужен в ночных туфлях и чтобы родить. Люди мне помогут, — я верю в людей. Люди любят гордых и тех, кто не отягощает их. И государство поможет...»

Аким-коммунист — хотел знать, что идет новый быт — быт был древен. Но мораль Клавдии для него — и необыкновенна, и нова».

Однако есть ли что-нибудь на земле, что остается неизменным? Без сомнения, это небо, облака, небесные пространства. Но... также «искусство красного дерева, искусство вещей». «Мастера спиваются и умирают, а вещи остаются жить, живут, около них любят, умирают, в них хранят тайны печалей, любовей, дел, радостей. Елизавета, Екатерина — рококо, барокко. Павел — мальтиец. Павел строг, строгий покой, красное дерево, темно-ампир, классика. Эллада. Люди умирают, но вещи живут, и от вещей старины идут «флюиды» старинности, отошедших эпох. В 1928 году — в Москве, Ленинграде, по губернским городам — возникли лавки старинностей, где старинность покупалась и продавалась ломбардами, госторгом, госфондом, музеями: в 1928 году было много людей, которые собирали «флюиды». Люди, покупавшие вещи старины после громов революций, у себя в домах, облюбовывая старину, вдыхали живую жизнь мертвых вещей. И в почете был Павел-мальтиец — прямой и строгий, без бронзы и завитушек».

О. В. Тимашева



	Русская литература XX века в кратком изложении