|
Чингиз Торекулович Айтматов р. 1928
Джамиля — Повесть (1958)
Шел третий год войны. Взрослых здоровых мужчин в аиле не было, и потому жену
моего старшего брата Садыка (он также был на фронте), Джамилю, бригадир послал
на чисто мужскую работу — возить зерно на станцию. А чтоб старшие не тревожились
за невесту, направил вместе с ней меня, подростка. Да еще сказал: пошлю с
ними Данияра.
Джамиля была хороша собой — стройная, статная, с иссиня-черными миндалевидными
глазами, неутомимая, сноровистая. С соседками ладить умела, но если ее задевали,
никому не уступала в ругани. Я горячо любил Джамилю. И она любила меня. Мне
кажется, что и моя мать втайне мечтала когда-нибудь сделать ее властной хозяйкой
нашего семейства, жившего в согласии и достатке.
На току я встретил Данияра. Рассказывали, что в детстве он остался сиротой,
года три мыкался по дворам, а потом подался к казахам в Чакмакскую степь.
Раненая нога Данияра (он только вернулся с фронта) не сгибалась, потому и
отправили его работать с нами. Он был замкнутым, и в аиле его считали человеком
со странностями. Но в его молчаливой, угрюмой задумчивости таилось что-то
такое, что мы не решались обходиться с ним запанибрата.
А Джамиля, так уж повелось, или смеялась над ним, или вовсе не обращала на
него внимания. Не каждый бы стал терпеть ее выходки, но Данияр смотрел на
хохочущую Джамилю с угрюмым восхищением.
Однако наши проделки с Джамилей окончились однажды печально. Среди мешков
был один огромный, на семь пудов, и мы управлялись с ним вдвоем. И как-то
на току мы свалили этот мешок в бричку напарника. На станции Данияр озабоченно
разглядывал чудовищный груз, но, заметив, как усмехнулась Джамиля, взвалил
мешок на спину и пошел. Джамиля догнала его: «Брось мешок, я же пошутила!»
— «Уйди!» — твердо сказал он и пошел по трапу, все сильнее припадая на раненую
ногу... Вокруг наступила мертвая тишина. «Бросай!» — закричали люди. «Нет,
он не бросит!» — убежденно прошептал кто-то.
Весь следующий день Данияр держался ровно и молчаливо. Возвращались со станции
поздно. Неожиданно он запел. Меня поразило, какой страстью, каким горением
была насыщена мелодия. И мне вдруг стали понятны его странности: мечтательность,
любовь к одиночеству, молчаливость. Песни Данияра всполошили мою душу. А как
изменилась Джамиля!
Каждый раз, когда ночью мы возвращались в аил, я замечал, как Джамиля, потрясенная
и растроганная этим пением, все ближе подходила к бричке и медленно тянула
к Данияру руку... а потом опускала ее. Я видел, как что-то копилось и созревало
в ее душе, требуя выхода. И она страшилась этого.
Однажды мы, как обычно, ехали со станции. И когда голос Данияра начал снова
набирать высоту, Джамиля села рядом и легонько прислонилась головой к его
плечу. Тихая, робкая... Песня неожиданно оборвалась. Это Джамиля порывисто
обняла его, но тут же спрыгнула с брички и, едва сдерживая слезы, резко сказала:
«Не смотри на меня, езжай!»
И был вечер на току, когда я сквозь сон увидел, как с реки пришла Джамиля,
села рядом с Данияром и припала к нему. «Джамилям, Джамалтай!» — шептал Данияр,
называя ее самыми нежными казахскими и киргизскими именами.
Вскоре задул степняк, помутилось небо, пошли холодные дожди — предвестники
снега. И я увидел Данияра, шагавшего с вещмешком, а рядом шла Джамиля, одной
рукой держась за лямку его мешка.
Сколько разговоров и пересудов было в аиле! Женщины наперебой осуждали Джамилю:
уйти из такой семьи! с голодранцем! Может быть, только я один не осуждал ее.
И. Н. Слюсарева
Источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры.
Русская литература XX века: Энциклопедическое издание. – М.: «Олимп»;
ООО «Издательство ACT», 1997. – 896 с. |
