|
Леонид Николаевич Андреев 1871 – 1919
Красный смех. Отрывки из найденной рукописи — Рассказ (1904)
«...безумие и ужас. Впервые я почувствовал это, когда мы шли по энской дороге
— шли десять часов непрерывно, не замедляя хода, не подбирая упавших и оставляя
их неприятелю, который двигался сзади нас и через три-четыре часа стирал следы
наших ног своими ногами...»
Рассказчик — молодой литератор, призванный в действующую армию. В знойной
степи его преследует видение: клочок старых голубых обоев в его кабинете,
дома, и запыленный графин с водой, и голоса жены и сына в соседней комнате.
И еще — как звуковая галлюцинация — преследуют его два слова: «Красный смех».
Куда идут люди? Зачем этот зной? Кто они все? Что такое дом, клочок обоев,
графин? Он, измотанный видениями — теми, что перед его глазами, и теми, что
в его сознании, — присаживается на придорожный камень; рядом с ним садятся
на раскаленную землю другие офицеры и солдаты, отставшие от марша. Невидящие
взгляды, неслышащие уши, губы, шепчущие Бог весть что...
Повествование о войне, которое он ведет, похоже на клочья, обрывки снов и
яви, зафиксированные полубезумным рассудком.
Вот — бой. Трое суток сатанинского грохота и визга, почти сутки без сна и
пищи. И опять перед глазами — голубые обои, графин с водой... Внезапно он
видит молоденького гонца — вольноопределяющегося, бывшего студента: «Генерал
просит продержаться еще два часа, а там будет подкрепление». «Я думал в эту
минуту о том, почему не спит мой сын в соседней комнате, и ответил, что могу
продержаться сколько угодно...» Белое лицо гонца, белое, как свет, вдруг взрывается
красным пятном — из шеи, на которой только что была голова, хлещет кровь...
Вот он: Красный смех! Он повсюду: в наших телах, в небе, в солнце, и скоро
он разольется по всей земле...
Уже нельзя отличить, где кончается явь и начинается бред. В армии, в лазаретах
— четыре психиатрических покоя. Люди сходят с ума, как заболевают, заражаясь
друг от друга, при эпидемии. В атаке солдаты кричат как бешеные; в перерыве
между боями — как безумные поют и пляшут. И дико смеются. Красный смех...
Он — на госпитальной койке. Напротив — похожий на мертвеца офицер, вспоминающий
о том бое, в котором получил смертельное ранение. Он вспоминает эту атаку
отчасти со страхом, отчасти с восторгом, как будто мечтая пережить то же самое
вновь. «И опять пулю в грудь?» — «Ну, не каждый же раз — пуля... Хорошо бы
и орден за храбрость!..»
Тот, кто через три дня будет брошен на другие мертвые тела в общую могилу,
мечтательно улыбаясь, чуть ли не посмеиваясь, говорит об ордене за храбрость.
Безумие...
В лазарете праздник: где-то раздобыли самовар, чай, лимон. Оборванные, тощие,
грязные, завшивевшие — поют, смеются, вспоминают о доме. «Что такое «дом»?
Какой «дом»? Разве есть где-нибудь какой-то «дом»?» — «Есть — там, где теперь
нас нет». — «А где мы?» — «На войне...»
...Еще видение. Поезд медленно ползет по рельсам через поле боя, усеянное
мертвецами. Люди подбирают тела — тех, кто еще жив. Тяжело раненным уступают
места в телячьих вагонах те, кто в состоянии идти пешком. Юный санитар не
выдерживает этого безумия — пускает себе пулю в лоб. А поезд, медленно везущий
калек «домой», подрывается на мине: противника не останавливает даже видный
издалека Красный Крест...
Рассказчик — дома. Кабинет, синие обои, графин, покрытый слоем пыли. Неужели
это наяву? Он просит жену посидеть с сыном в соседней комнате. Нет, кажется,
это все-таки наяву.
Сидя в ванне, он разговаривает с братом: похоже, мы все сходим с ума. Брат
кивает: «Ты еще не читаешь газет. Они полны слов о смерти, об убийствах, о
крови. Когда несколько человек стоят где-нибудь и о чем-то беседуют,
мне кажется, что они сейчас бросятся друг на друга и убьют...»
Рассказчик умирает от ран и безумного, самоубийственного труда: два месяца
без сна, в кабинете с зашторенными окнами, при электрическом свете, за письменным
столом, почти механически водя пером по бумаге. Прерванный монолог подхватывает
его брат: вирус безумия, вселившийся в покойного на фронте, теперь в крови
оставшегося жить. Все симптомы тяжкой хвори: горячка, бред, нет уже сил бороться
с Красным смехом, обступающим тебя со всех сторон. Хочется выбежать на площадь
и крикнуть: «Сейчас прекратите войну — или...»
Но какое «или»? Сотни тысяч, миллионы слезами омывают мир, оглашают его воплями
— и это ничего не дает...
Вокзал. Из вагона солдаты-конвоиры выводят пленных; встреча взглядами с офицером,
идущим позади и поодаль шеренги. «Кто этот — с глазами?» — а глаза у него,
как бездна, без зрачков. «Сумасшедший, — отвечает конвоир буднично. — Их таких
много...»
В газете среди сотен имен убитых — имя жениха сестры. В одночасье с газетой
приходит письмо — от него, убитого, — адресованное покойному брату. Мертвые
— переписываются, разговаривают, обсуждают фронтовые новости. Это — реальнее
той яви, в которой существуют еще не умершие. «Воронье кричит...» — несколько
раз повторяется в письме, еще хранящем тепло рук того, кто его писал... Все
это ложь! Войны нет! Брат жив — как и жених сестры! Мертвые — живы! Но что
тогда сказать о живых?..
Театр. Красный свет льется со сцены в партер. Ужас, как много здесь людей
— и все живые. А что, если сейчас крикнуть: «Пожар!» — какая будет
давка, сколько зрителей погибнет в этой давке? Он готов крикнуть — и выскочить
на сцену, и наблюдать, как они станут давить, душить, убивать друг друга.
А когда наступит тишина, он бросит в зал со смехом: «Это потому, что вы убили
брата!»
«Потише», — шепчет ему кто-то сбоку: он, видимо, начал произносить свои мысли
вслух... Сон, один другого страшнее. В каждом — смерть, кровь, мертвые. Дети
на улице играют в войну. Один, увидев человека в окне, просится к нему. «Нет.
Ты убьешь меня...»
Все чаще приходит брат. А с ним — другие мертвецы, узнаваемые и незнакомые.
Они заполняют дом, тесно толпятся во всех комнатах — и нет здесь уже места
живым.
М. К. Поздняев
Источник: Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры.
Русская литература XX века: Энциклопедическое издание. – М.: «Олимп»;
ООО «Издательство ACT», 1997. – 896 с. |
